хочу я, чтобы вы вот так ушли. Вернитесь, поужинайте… У вас такой больной вид… Милый отец, ну пожалуйста!

— Нет, — тихо и печально промолвил он. — Так будет лучше. Я все равно не могу есть, и лучше мне уйти. Не могу я сидеть спокойно дома. Мне легче, когда я двигаюсь.

С этими словами он разжал ее нежные объятия и, поцеловав ее еще раз, отправился выполнять свой жестокий долг.

И вот он скрылся из виду! Сама не зная почему, Мэри почувствовала такое уныние, такое отчаяние, каких не знала прежде. Потом она вернулась к Джебу, продолжавшему сидеть у очага.

А отец Мэри, едва свернув за угол, замедлил шаг; он брел, тяжело ступая, и весь его облик говорил о безнадежности и отчаянии. Спускались сумерки, а он все бродил по улицам, не отвечая тем, кто с ним здоровался.

Внезапно ухо его уловило детский плач. В это время он как раз думал о маленьком Томе — о своем маленьком сыне, умершем в более счастливые годы и давно похороненном. Он пошел на звук плача (ведь так мог плакать и его Том) и обнаружил крошечное заблудившееся существо, у которого горе заглушило все мысли, кроме одной: «Мама, мама!» Джон Бартон принялся ласково успокаивать малыша и, с поразительным терпением вслушиваясь в его лепет, перемежающийся испуганными всхлипываниями, сумел добраться до какого-то смысла. С помощью прохожих, к которым он то и дело обращался за разъяснениями, Бартон сумел отыскать дом малыша и отвел его к матери, которая за хлопотами еще не хватилась сынишки; теперь же, увидев его, принялась благодарить Бартона с ирландским красноречием. Услышав, что она его благословляет, Джон печально покачал головой, повернулся и вышел.

Теперь оставим его.

После ухода отца Мэри взяла шитье и долго сидела за работой, стараясь вслушиваться в то, что говорил Джеб, который был в этот вечер особенно словоохотлив. Подавив досаду, Мэри предложила ему ужин, от которого отказался отец, и даже сама попыталась съесть хоть немного. Но кусок не шел ей в горло. На сердце у нее лежала свинцовая тяжесть — словно предчувствие беды. Но может быть, это была лишь грусть, вызванная отъездом в один вечер двух близких людей.

Мэри желала только одного — чтобы Джеб Лег поскорее ушел. Ей не хотелось бросать работу и плакать при нем, а она никогда еще не ощущала такой потребности как следует выплакаться.

— Видишь ли, Мэри, — вдруг услышала она, — я подумал, что тебе может взгрустнуться сегодня, когда ты останешься одна, и, раз Маргарет пошла посидеть со старушкой, я и решил составить тебе компанию. Очень мы с тобою славно провели вечерок, очень. И по душам побеседовали. Все хорошо — только вот почему это Маргарет до сих пор не идет?

— Да, может, она давно уже дома, — заметила Мэри.

— Нет, нет. Я уж позаботился, чтоб этого не случилось. Видишь? — И он вытащил из кармана большой ключ от входной двери. — Ей пришлось бы дожидаться меня на улице, а зачем же она станет это делать, если она знает, где меня найти?

— А одна-то она до дому доберется? — спросила Мэри.

— Да. Сначала я боялся ее отпускать и шел следом, но так, что она, конечно, ничего не подозревала. Но, слава богу, ходит она очень уверенно — правда, немножко медленно и склонив голову набок, точно все время прислушивается. Как хорошо она переходит улицу! Постоит немножко, послушает — карету или телегу она, конечно, увидит как большое темное пятно, но угадать, далеко ли это, не может, поэтому стоит и слушает. Да вот и она сама!

И в самом деле, в комнату вошла Маргарет, но ее обычно спокойное лицо было заплаканным и печальным.

— Что случилось, детонька? — поспешно спросил ее Джеб.

— Ах, дедушка! Элис Уилсон так плохо! — Она прерывисто дышала от волнения и больше ничего не могла сказать. Разлука с Уиллом так ее расстроила, что этот новый удар ей уже трудно было вынести.

— В чем дело? Да расскажи же нам, Маргарет! — попросила Мэри, усаживая девушку на стул и развязывая ленты ее шляпки.

— По-моему, у нее паралич. Во всяком случае, одна сторона совсем отнялась.

— Это случилось еще при Уилле? — спросила Мэри.

— Нет. Его уже не было, когда я туда пришла, — ответила Маргарет. — И Элис выглядела ничуть не хуже, чем последние дни. Она беседовала со мной, но немного — ты ведь знаешь, что миссис Уилсон любит поговорить сама. Элис встала и пошла было зачем-то на другой конец комнаты. Я услышала, что она волочит ногу. Потом она вдруг упала, миссис Уилсон бросилась к ней и подняла страшный крик! Я побыла с Элис, пока миссис Уилсон бегала за доктором, но она ни слова не могла вымолвить, хоть, по-моему, и старалась.

— А где же был Джем? Почему он не пошел за доктором?

— Его не было дома, когда я к ним пришла, и до моего ухода он так и не появился.

— Неужели ты оставила миссис Уилсон одну с бедняжкой Элис? — поспешно спросил Джеб.

— Нет, конечно, — сказала Маргарет. — Ах, дедушка, вот сейчас я поняла, как тяжело быть слепой. Мне бы так хотелось ухаживать за ней, да я и пыталась, пока не поняла, что приношу больше вреда, чем пользы. Ах, дедушка, если бы я могла видеть!

И она расплакалась, а они не стали ее утешать — пусть облегчит себе душу.

— Нет, конечно, я не оставила их вдвоем, — немного спустя продолжала она. — Я пошла к миссис Дейвеппорт, и, хотя у нее сейчас много работы, она сразу все бросила, как только я сказала ей, зачем пришла. Она тут же собралась и сказала, что пойдет к Джейн Уилсон и просидит с Элис до утра.

— А что говорит доктор? — осведомилась Мэри.

— Да то, что все доктора говорят, чтобы не ошибиться: с одной стороны да с другой стороны. Дескать, надежды на выздоровление очень мало, но, пока человек жив, надежду терять нельзя. И выздороветь она, пожалуй, все-таки может, хотя в ее годы это нечасто бывает. Он велел поставить ей к голове пиявки.

Кончив говорить, Маргарет устало откинулась на спинку стула. Мэри засуетилась, приготавливая ей чай, а Джеб, весь вечер болтавший без умолку, вдруг притих и хранил грустное молчание.

— Я первым делом зайду к ним завтра утром, чтобы узнать, как она, а потом забегу к вам до работы и все расскажу, — пообещала Мэри.

— Плохо, что Уилл уехал! — заметил Джеб.

— Джейн кажется, что Элис никого не узнает, — сказала Маргарет. — Может, оно и